— Вы так или иначе тот человек, который сделал первый выстрел в этой войне. Именно ваш приход в Новороссию и стал началом нормальных полномасштабных действий. Не жалеете о сделанном?
— Я жалею о том, чего не смог сделать, а не о том, что сделал. На тот момент я четко полагал, что поступаю правильно. Я и сейчас так считаю. Однако, к сожалению, очень многие люди, которые должны были выполнить свой долг, его не выполнили. Отсюда и, скажем так, не вполне однозначный результат.
— И как бы вы сейчас оценили этот результат? Оно того стоило?
— Я полагаю, что если бы русский народ Украины не стал сопротивляться киевской хунте, откровенно нацистской и антирусской по своей сути, то, наверное, он не очень много стоил бы. Есть народы, которых справедливо называют навозом для произрастания других народов. Русский народ на Украине доказал: как бы плохо ни складывалась ситуация у нас сейчас — он не навоз, который можно перелопачивать и перерабатывать всем, кто этого пожелает.
— Давайте вернемся к началу. Началось все с Крыма. В каком качестве вы там были?
— Исключительно добровольцем. Добровольцы бывают разными. Такие, что бегают с автоматами, и такие, что помогают налаживать систему. Я участвовал в организации ополчения и выступал советником Аксенова.
— Кто вас пригласил туда?
— Сам Аксенов. Еще в январе мы с ним побеседовали, Аксенов обозначил свою готовность в случае захвата власти хунтой, которая тогда уже сформировалась, выступить против нее. Я предложил свои услуги в качестве человека, который может ему помочь в каких–то вопросах.
Я находился в запасе и не был в составе российских вооруженных сил. Среди ополченцев, которыми я командовал, ни одного действующего военнослужащего не было. На первом этапе я командовал группой, потом сформировал роту, потом батальон — исключительно из добровольцев, ни одного действующего военного. Поэтому где–то кто–то что–то, может, и видел, но в Симферополе, где я был, этого не было. Когда под моим руководством занимали аэропорт, там тоже не было ни одного военнослужащего.
— То есть "вежливые люди" отдельно, ополченцы отдельно...
— Повторяю, среди людей под моим командованием действующих российских военнослужащих не было. Бывшие были, отставные.
— Благо их там половина Крыма...
— Я не скрываю, что у меня были добровольцы и непосредственно с территории России. Были и украинские граждане из Киева, из Тернополя даже, из Винницы. Но о российских военнослужащих речь не идет.
"Имея с севера враждебную Украину Крым стал бы обузой"
— Закончился Крым — победно, практически бескровно. Как вы принимали решение идти в Донбасс?
— В Крыму Аксенов попросил меня работать с людьми, которые приезжали к нему из других регионов Украины. С просьбой, условно говоря, сделать так же, как в Крыму. Я общался с людьми из Харькова, Донецка, Луганска, Запорожья, Одессы. Настроения были достаточно решительными. Единственное, люди просили гарантий, что произойдет все как в Крыму. Естественно, таких гарантий я дать им не мог. Я не представлял никого, кроме себя и Аксенова, который разделял мои взгляды, что Крым, имея с севера на перешейках враждебную Украину, будет не жемчужиной в российской короне, а тяжелой обузой. Мы пришли к выводу: чтобы крымчане никогда не пожалели о своем выборе в пользу России, мы должны способствовать возвращению русского населения Новороссии в состав российского государства. Поэтому я полностью был убежден, что действую правильно. Когда в Донецке началось восстание, я считал своим долгом прийти и помочь. Я рассчитывал, что Россия не оставит русское население Донбасса при угрозе нападения. При этом я понимал, что необходимо создать структуры, которые смогут себя хотя бы минимально защищать, обеспечить проведение референдума в Донбассе. Эту задачу, я считаю, мы выполнили при моем активном участии.
— Когда вы прибыли в Донбасс, у вас было 52 человека. Какова судьба ваших товарищей?
— Некоторые из них погибли, как погиб Ромашка во время первого штурма украинскими силами Славянска 2 мая с применением бронетехники и авиации. Некоторые дезертировали впоследствии. Как Бабай с группой казаков. Он был в нашей группе, переходил границу вместе с нами. Очень тяжело переходил, я хотел оставить его на российской территории, но он пообещал дойти и дошел, хотя с него сняли все снаряжение. Он немолодой человек, плохо физически подготовленный. Но претензия не в этом, а в том, что было впоследствии. Значительная часть вернулась: кто–то по ранениям, кто–то просто по причине того, что устал. Кто–то ушел после того, как ушел я, не желая служить дальше под непонятным командованием.
— Сколько человек из них осталось сейчас в Новороссии?
— Затрудняюсь сказать. Очень немного. Никого из них сейчас нет на командных должностях.
"Нас можно был уничтожить достаточно легко"
— А были те, кто полностью разочаровался, сказал, мол, куда ты нас завел, Игорь Иванович, зачем?
— В глаза мне этого, конечно, никто не говорил. Но поведение некоторых дезертиров само за себя говорит. Первая небольшая группа дезертировала еще в Славянске, причем достаточно подготовленная. Как только пошла серьезная война с артобстрелами, как только люди поняли, что из России немедленная помощь не придет, моральный дух некоторых людей поколебался. В том числе людей, имеющих боевой опыт в Чечне и других горячих точках. Ведь все идут по разным причинам. Кто–то, видимо, рассчитывал на какие–то преференции личные. Не готовы были сражаться до конца в условиях, которые очень напоминали предстоящее поражение. Июнь был очень тяжелым. Украинская армия применяла против нас те средства, которых у нас в принципе не было, будь украинские военачальники решительнее — нас можно было разгромить достаточно легко. Я ставил себя на место украинского командования и не понимал, почему я и мои люди не уничтожены.
— А сейчас понимаете?
— Конечно, это гадание на кофейной гуще, но, думаю, имело место несколько причин. Во–первых, сначала украинская сторона боялась реакции России. Это их сдерживало, нас спасало. Во–вторых, они значительно преувеличивали наши силы и способности. Из той группы, что ушла в Славянск, реально имела боевой опыт где–то треть. А они считали, что в Славянск зашла группа спецназа ГРУ. И тут еще надо четко понимать, что нам сопутствовала — кто–то считает, удача, я считаю — Божья помощь. Все практически первые столкновения мы выигрывали без потерь, с потерями для противника. Можно объяснить это стечением обстоятельств один, два раза, каждый в отдельности. Но все вместе объяснить иначе, чем поддержкой свыше, невозможно. И при постоянных неудачах у них возникало впечатление, что против них дерутся какие–то суперсолдаты.
Суперсолдатами мы и близко не являлись, были подвержены всем недостаткам, которыми обладает зарождающееся ополченское войско. Кто–то сражался, кто–то прятался, кто–то бежал с поля боя. Но в итоге у них сложилось впечатление, что тут сидят какие–то злобные жуткие киборги, супервоины, каждый из которых может убить десять человек. Я–то знал, насколько малы наши силы, и при этом стремился вести себя максимально агрессивно. В разговорах с украинскими военными говорил: попробуйте только, сейчас российская авиация прилетит. Например, я им говорю: вы что, считаете меня полным идиотом, что я с группой в 50 человек залез сюда, не имея твердых гарантий, на помощь российской армии? Это был блеф, но этот блеф работал, им это казалось логичным. 2 мая, когда нас начали долбить, мы небольшой группой захватили Константиновку. Они не понимали, как можно так нагло действовать небольшой группой людей. Даже с учетом пополнения мы во много раз уступали в численности и не имели большой поддержки.
— Какая поддержка была на тот момент? Оружие хоть как–то поступало или это реально были трофеи?
— Первые месяцы — сплошняком трофеи.
"Бабая я считаю заслуживающим суда"
— Давайте вернемся к Бабаю. Весной он был, наверное, медийной персоной номер 2. Это был созданный СМИ образ?
— Когда была выделена группа для занятия административных зданий Краматорска, он ушел вместе с этой группой, которая по большей части была казачьей. Дальше они выполняли роль комендантского взвода, потом роты. В основном он занимался охраной местной администрации. Насколько я знаю, ни в каких боях он лично не участвовал.
— А сбитые вертолеты из снайперских винтовок и пулеметов?
— Над Краматорском силами местного гарнизона, насколько я помню, не было сбито ничего. Всего за время славянской обороны нами были сбиты 10 вертолетов, два самолета Су–25 и один самолет Ан. Украинская сторона сбития Су–25 так и не признала, погибших на них летчиков они приписали к экипажу разведывательного Ан. Девять вертолетов были сбиты силами славянского гарнизона, один — из Красного Лимана. У нас действовали силы ПВО, которые работали в том числе рядом с Краматорском. Два вертолета были сбиты между Славянском и Краматорском, но Бабай к этому не имеет ни малейшего отношения.
У меня не было претензий к выполнению им своих обязанностей. Они были достаточно скромные — то ли взводом командовал, то ли был замкомандира комендантской роты. То, что он стал медийной фигурой, я тоже не оспаривал, вид у него был вполне антуражный. Это для информационной войны тоже необходимо. Когда он стал молоть всякую чушь, я сказал ему, что еще раз такое ляпнет, я... в общем, подкорректировал его. А потом он, став медийной фигурой, вообразил, что что–то там решает, и когда получил приказ оставить Краматорск и выдвигаться на Горловку со всем гарнизоном, собрал казачий круг. Они решили, что будут защищать Краматорск до конца, отказались подчиняться приказу. Потом увидели, что все вышли. Они, естественно, не дураки, чтобы не понимать, что их осталось с гулькин нос. И они вышли и рванули тоже дальше. Поскольку, опять же, они отлично знали, что лучше мне в руки после такого не попадать, чтобы не оказаться с лопатой в руках на рытье окопов, они сразу ломанулись с ротой на Изварино и перешли на территорию России. Рота поступила в распоряжение 105–го, который буквально третьего дня погиб под Чернухино в боях за дебальцевский котел. Эта рота послужила основой гарнизона, который удержал последний проход в Изварино, держал пограничный переход. У меня нет претензий к личному составу роты, они действовали по приказу командиров. А вот Бабай и еще несколько человек, которые подняли смуту в псевдоказачьем духе, — я их, конечно, до сих пор считаю заслуживающими военного суда.
"Донецк был готов к сдаче"
— После Славянска вы пришли в Донецк. Что вы застали в Донецке?
— Абсолютно мирный, спокойный город. Абсолютно не готовый к обороне. Можно было въехать с любой стороны, блок–посты стояли, но баррикад не было, даже в местах соприкосновения с противником. В городе было двоевластие. Мэр правил от имени Киева. УВД подчинялось непонятно кому, но начальник был из Киева. "Беркут", который сейчас активно пиарится, как они доблестно защищали ДНР, за все время моего пребывания в Донецке так ни разу и не вышел со своей базы, оборонял сам себя. Герои, вопросов нет. Были отдельные люди, которые в Славянск приезжали, в чем–то участвовали, но основная масса "Беркута" ждала, кто победит, чтобы присоединиться к победителю. Город был в принципе готов к сдаче.
— К чему привела бы сдача? К какому количеству жертв?
— Не буду оценивать. Для меня на тот момент не было вариантов, кроме как воевать. Я тут же начал укреплять его оборону, объединять те отряды, которые удавалось объединить. Часть отрядов мне не подчинилась, как никогда не подчинялся батальон "Восток". С трудом подчинялся "Оплот". Отказались подчиняться казаки. С имеющимися силами у меня не было ни времени, ни желания, ни сил кого–то разоружать, подчинять. Я начал выстраивать оборону теми силами, что у меня были.
— Сейчас вы не считаете это ошибкой — отказ от выстраивания нормальной вертикали власти?
— Не было вариантов. Я являлся командующим ополчения, министром обороны, а министерства как такового просто не было. И когда я уезжал, его практически не было. Если в Славянске мне приходилось в полном объеме выполнять задачи коменданта города — там у меня было единовластие, — то в Донецке я столкнулся с тем, что часть города под "Востоком", часть под "Оплотом", часть еще под кем–то. Все это "под" имело где–то легкий, где–то не очень легкий криминальный налет. Кто–то кому–то платил, кто–то кого–то крышевал, кто–то что–то отжал — об это говорилось совершенно открыто. Наша бригада являлась единственной по–настоящему обстрелянной и организованной боевой силой с желанием воевать. Ее я отправил для того, чтобы обеспечить самое главное — коммуникацию. Противник на тот момент уже занял Амвросиевку, уже полностью контролировал всю границу Донецкой республики с Россией.
Единственная коммуникация, по которой мы могли получать помощь, — через Луганск, на Изварино. Я поставил первую задачу — не допустить отрезания этих последних коммуникаций. И по возможности пробить коридор на российскую границу на территории Донецкой республики. А для этого у меня были силы только моей бригады. Из пяти имевшихся на тот момент батальонов только один и тылы — комендантская рота, рота военной полиции, снабжение — остались в самом Донецке, все остальное поехало выстраивать линию обороны: Моспино, Иловайск, Шахтерск, Торез... линия фронта. Переход мы не смогли взять, там были сильные укрепления. Обошли, взяли Дубровку и пробили коридор на Россию. Пусть не очень надежный — только полевые дороги, но тем не менее. Практически этим мы завершили окружение группировки противника, отрезали их.
То, что у меня осталось в Донецке, было меньше, чем "Восток" и "Оплот" вместе взятые, оборону городу я строил из условно боеспособных отрядов, которые не могли атаковать, но могли как–то защищать городской периметр. В связи с поддержанием коммуникации мне пришлось оставить некоторые пригороды — где–то с боями, где–то вообще без боев.
— В этом вас упрекают многие...
— Понимаете, меня легко упрекать. Я действительно генерал отступления. При мне единственное наступление — это было отсечение Дьяковской группировки. Бои были тяжелые. Очень легко упрекать: Стрелков был, мы отступали — Стрелков ушел, сразу начали наступать, а он сдал Славянск, Краматорск. При этом совершенно не желают анализировать ситуацию. Почему не сражался за Краматорск? А что сражаться за Краматорск, если противник крупными силами занял Артемовск и был в нашем глубочайшем тылу? Второе окружение нависало над всей агломерацией Краматорск — Дружковка — Костантиновка. Остались бы еще на пару дней — нас бы окружили полностью.
У меня были ошибки, конечно. Я не стал наводить в Донецке порядок, захватывать власть, чего от меня, кстати, многие ждали... Господин Ходаковский со своим "Востоком" двое суток ждали моей атаки. Сидели в осаде, автоматы во все стороны. Ко мне прибегали бойцы и говорили: "Мы в вас стрелять не будем". А я на них смотрел: "А я вас и атаковать не собираюсь!" Потом он опомнился и перестал сидеть в осаде, но взаимодействовать со мной так и не стал.
(Окончание следует)