Автор: Алексей Евдокоимов

За следующее столетие Петроград-Ленинград-Санкт-Петербург уступил Москве первенство по всем статьям (по культурной тоже, что бы он ни думал). Зато сделался самым обаятельным, приятным и человечным из больших российских городов. Это, может, и не главное его достоинство — по сравнению с общепризнанным архитектурным великолепием и богатством музейных коллекций, — но немаловажное в глазах туриста. Одни (иностранцы, те, кто раньше в Питере не был) едут сюда ради Эрмитажа и Исаакия, другие (те, кто наведывается сюда постоянно, в первую очередь москвичи) — за душевным комфортом. Так или иначе, народная тропа в город не думает зарастать. По посещаемости в 2017-м Петербург — на втором месте в стране после Москвы (данные агентства ТурСтат). В апрельском рейтинге этого года от знаменитого портала Airbnb — на первом. В топе российских туристических направлений 2018-го от не менее известного портала TripAdvisor «золото» — опять-таки у Питера.

Размышления у парадной и подъезда

Человечным и дружелюбным Питер именно сделался, и не столь давно — в пору своей столичности он таким отнюдь не был, чему масса подтверждений у классиков. «Доволен каждый сам собою, / Не беспокоясь о других, / И что у нас зовут душою, / То без названия у них!» — писал о петербуржцах москвич Лермонтов. Теперь-то все обстоит ровно наоборот. Душевность и административное главенство в российских условиях, как показывает практика, несовместимы — две столицы просто обменялись этими качествами.

В 2018-м исполняется не только сто лет областной судьбе Питера, но и триста пять (менее круглая, но все же дата) с тех пор, как он фактически стал имперским городом. То есть столицей его провозгласили в 1712-м, но лишь год спустя сюда переехал Правительствующий Сенат, а все люди, служащие царскому двору, получили предписание селиться на Неве. Хотя империей, если соблюдать точность, Россия сделалась в 1721-м, после заключения победного Ништадского мира — и только тогда Петербург (девять лет как столица!) официально вошел в состав России: до этого он находился на формально шведской земле.

Из нынешних времен тогдашние свершения выглядят блестящими и судьбоносными — но вот Николай Карамзин, знаменитый историк, настаивал на том, что перенос столицы на самый краешек огромной страны, в чухонские болота, был ошибкой. Прошло уже сто лет, как юный град стал полнощных стран красой и дивом, а недовольный Карамзин ворчал в адрес Петра I: «Он мог заложить на берегах Невы купеческий город для ввоза и вывоза товаров; но мысль утвердить там пребывание государей была, есть и будет вредною».

В этих словах есть очевидная логика — но логика не русская, а какая-то, прости господи, американская. Мысли Петр как Карамзин, Петербург стал бы российским Нью-Йорком — суматошной и эклектичной вотчиной банкиров, биржевиков и торговцев. Но он стал российским Вашингтоном – «профессиональным управленцем», административным центром, символом государственной власти. То есть, конечно, наоборот: это на Потомаке в конце 18-го века с нуля было построено то же, что в начале столетия — на Неве. А именно — резиденция первого лица и резервация для армии чиновников. Не удивительно, что и стилистика у обоих городов одна и та же (купола, колоннады, торжественный классицизм, навязчиво отсылающий к древнему Риму), и имена одинаково символичные. Вашингтон назван в честь основателя американского государства, первого президента, Петербург — формально в честь святого Петра, но всегда ассоциировался с основателем Российской империи, первым императором.

При этом самый большой, богатый и главный по всем параметрам (кроме административного) город Америки — нестоличный Нью-Йорк. Понятно, почему так обстоит дело в стране, обожествляющей свободу личности и предпринимательства. Но Россия и до, и после, и во время Петра обожествляла государственную власть. Главным российским городом может быть только официальная столица.

Петр, открывая стране выход к морю, стремился ее изменить, сделать современной и европейской. Но методы его были сугубо отечественными: самодержец не полагался на предприимчивость каких-то там купцов, «ввозящих и вывозящих товары» — он опирался на властную вертикаль. Основание им города на Балтике было действом не прагматическим, а идеологическим. И город этот задуман и воплощен городом парадным. Во всех смыслах.

Санкт-Петербург (тут не обойтись без полного титула) — парадный портрет подведомственной ему империи. Город сплошных фасадов (сплошных — опять-таки во всех смыслах: новую столицу строили «единою фасадою») — торжественных и чинных, за которыми может скрываться хаос коммуналок и безобразие дворов-колодцев. У роскошного портрета в золоченой раме обратная сторона серая и пыльная — но художник не предполагает, что на нее будут смотреть.
Петербург — место проведения парадов. Город, на главной площади которого войска маршируют уже три столетия. Гусеницы танков сейчас приходится «обувать» в специальные накладки, чтоб они не раскурочили брусчатку Дворцовой — но где ж им еще ездить, танкам? Повеление Елизаветы Петровны «луг против Зимнего дворца засеять овсом» осталось в числе исторических курьезов. В 18-м веке здесь, на тогдашнем Адмиралтейском лугу, время от времени проводились строевые учения воинских частей, в 19-м, уже на площади и регулярно, — смотры и парады. В Советское время — демонстрации, театрализованные представления и, опять-таки, парады. Первое назначение территории — военное: при Петре обширный пустырь вокруг Адмиралтейства служил для удобства охранявшей его артиллерии. В 1941-й Дворцовую площадь снова хотели приспособить для чисто военных целей — сделать аэродромом для истребителей, убрав Александровский столп и вырубив Адмиралтейский сад; передумали.

Армейский и флотский дух мощно чувствуется в городе, заложенном, чтобы грозить отсель шведу, в городе, где есть Конногвардейский бульвар, Галерный остров, улицы Канонерская, Артиллерийская, Фурштатская. Фортификационное значение имели территории, на которых потом разбили Сенатскую площадь, Александровский сад, Александровский парк возле Петропавловской крепости (про саму крепость не говоря). Прогулочное ныне Марсово поле, обсиженное парочками, начинало как плац. Пушкин не зря писал про «военную столицу».

Было бы странно, если бы в России нынешней, склонной ко всему показному и демонстративному, не воспользовались бы такими декорациями. И ими, конечно, воспользовались: 30 июля 2017-го, в День военно-морского флота, в Петербурге и Кронштадте прошел пышный флотский парад с участием ракетных крейсеров, стратегических подводных лодок и морской авиации. Начинание было признано успешным, его постановили сделать ежегодным. 29 июля 2018-го обещают показать 41 боевой корабль, включая 18 новейших.

Духу нынешнего Питера, скептичного, ироничного, пестующего свою чуть провинциальную интеллигентность, подобные державные мероприятия противоречат довольно отчетливо. Но прежним питерским традициям и питерскому антуражу соответствуют на все сто.

Что там говорить, если обычный подъезд здесь — парадная.

Столичная вода

На берег пустынных волн Петр переносил столицу не только для того, чтобы сделать кондовую, бородатую, сонную Россию бритой, шустрой и европейской. А еще и для того, чтобы научить сухопутную, континентальную державу морскому делу, позволить ей вырваться из лесной изоляции на оперативный водный простор. Первое невозможно без второго — это царь-западник понимал хорошо.

7 процентов площади современного Петербурга занимает водная поверхность. В городе почти сотня рек и каналов, через которые перекинуто три с половиной (а если считать с пригородами — то аж восемь) сотни мостов.

Последнее, впрочем, вовсе не говорит о торжестве идей основателя-Петра. Основатель настолько любил водную стихию, что предписывал всем в новой морской столице России передвигаться не НАД водой, а исключительно ПО воде. Не ходить и ездить по мостам, а плавать на лодках. Пример император, как это часто бывало, подавал самолично. Лимузин первого лица тогда назывался «верейкой» от английского wherry — «лодка». Особам, приближенным к императору, Петр подарил такие же. А чтобы русские вельможи, не привыкшие болтаться на волнах, не отлынивали от водных процедур, устраивал по воскресеньям смотры.

Горожане попроще, не обеспеченные транспортом лично государем, все равно были вынуждены уподобляться каким-нибудь венецианцам: мостов при жизни Петра в новой столице не было, и по рекам и каналам сновал сонм лодок, частных и общественных, паромов и самых натуральных венецианских гондол. Лишь зимой русские люди могли пользоваться не басурманскими плавсредствами, а привычными санями — благо, в этих широтах лед сковывал реки на добрых полгода. Все-таки не Венеция.

Однако упрямый государь даже в холодное время не удалялся от реки. Свидетель-иностранец писал: «Однажды, когда Нева уже почти замерзла и незамерзшей воды осталось только перед дворцом на сто шагов, он не переставал, однако, плавать взад и вперед на каком-то кораблике, пока это было возможно. Когда Нева совсем замерзла, он приказал вдоль берега прочистить дорогу шагов на сто в длину и на тридцать в ширину и здесь каждый день катался на гладком льде и на буере». Буера — парусные лодки на коньках — в России стали строить именно при Петре. Увлечение этим средством передвижения по наследству передалось дочери императора Елизавете Петровне — у «веселой царицы Елисавет» тоже был собственный буер.

Данная традиция, привитая Петром, — кататься по льду на лодках — вообще прижилась в его городе: в 19-м веке буерные регаты в Петергофе и Стрельне собирали до сотни судов. И даже в советские времена буера вовсю использовались для снабжения блокадного Ленинграда по Дороге жизни.

И все-таки иногда природа брала свое — одолевая, пусть задним числом, неукротимую волю первого русского императора. Речь даже не о знаменитых наводнениях — на этом фронте многовековая борьба царской воли с природой, вдохновившая Пушкина на «Медного всадника», все-таки закончилась, похоже, победой первой. Пусть и через три столетия с лишним после основания Петербурга — когда, наконец, достроили и ввели в эксплуатацию многострадальную «дамбу» (комплекс дамб, перекрывших Финский залив от Бронки до Сестрорецка; возводили его с 1979 по 2011 год). Но вот заставить русского мужика пересесть на лодки Петру толком так и не удалось.

Память об этой попытке — загадочная нумерация улиц-линий на Васильевском острове. Вдоль Невы прямоугольно разлинованный остров пересекают проспекты, перпендикулярно реке — линии с номерами. Причем каждая линия имеет два номера — по одному на сторону улицы. Дело в том, что Петр, насмотревшись на амстердамские каналы, велел изрыть Васильевский остров такими же — чтобы русские купцы, подобно голландским, подвозили товар к дому на лодках. Должен был быть в Петербурге, как в Венеции, и свой Большой канал. План острова начертил сам Доменико Трезини, главный архитектор Петербурга, спроектировавший Петропавловский собор и здание Двенадцати коллегий.

Но затее царя помешали и природа просто, и природа человеческая: холодный климат, болотистая местность (водные артерии быстро заиливались), несознательность горожан, бросавших в воду отходы. Да и такого количества купцов, как в Амстердаме, одной из тогдашних финансовых столиц мира, в Петербурге и близко не набиралось. При жизни Петра успели вырыть лишь часть запланированных каналов — но они скоро превратились в помойки, а при Екатерине II были засыпаны. Там, где по плану должен был раскинуться на 85 метров в ширину русский Гранд-канал (к его рытью даже не приступили), теперь шумит Большой проспект. Лишь названия линий напоминают о временах, когда те были набережными.

Неудача постигла первого императора и в более широком, историческом, символическом смысле. Россия так и не стала великой морской державой: прирастала она только теми территориями, до которых могла дойти пешком, по суше. Да, русские владели Аляской, пытались закрепиться на Гавайях и в Калифорнии — но продержались там недолго. Да, Беллинсгаузен и Лазарев открыли целый континент — но что толку, если жить на нем могут одни пингвины? Да, адмирал Нахимов одержал в Синопе блестящую победу (к столетию которой Калашниковскую набережную Питера переименовали в Синопскую) — но уже меньше, чем через год, был вынужден затопить собственные корабли на севастопольском рейде. Да, русская эскадра совершила самый длинный в мировой военной истории переход — но закончился он в Цусимском проливе.

И ведь не только в успехах или поражениях ВМФ дело. Дело в первую очередь — в частной инициативе: основном (как доказала история) условии, чтобы править морями. Инициативу эту поощряли англичане и голландцы, учителя Петра: у Нидерландов главными имперскими инстанциями были торговые Ост- и Вест-индская компании, Британия завоевала господство на морских путях во многом силами частных каперских судов, а Индию подчинила при помощи акционерного общества East India Company. Но Россия и при Петре, и полтора века после оставалась крепостнической бюрократической державой, а примат государственного над частным утверждает до сих пор. Петербург, вопреки Карамзину, стал городом не торговцев, а чиновников. И когда провозглашенная Петром империя рухнула, столица вернулась с морского берега в континентальную Москву.

Черное дело белой ночью

После смерти Петра через Неву все-таки стали наводить мосты — сначала наплавные. Первый появился в 1727-м, соединив Васильевский остров с 1-м Адмиралтейским. Но первый постоянный мост построили лишь еще сто с лишним лет спустя, в 1850-м: Благовещенский (по-советски — Лейтенанта Шмидта). А на месте Дворцового моста временная деревянная переправа существовала и вовсе почти до революции: только в 1916-м Петербург впервые увидел картину, известную ныне по мириадам фотографий, служащую рекламным портретом города — шпиль Петропавловки меж двух задранных половин центрального пролета разведенного Дворцового моста.

Сейчас-то, конечно, разводка мостов — такой же привычный и банальный туристский бренд Питера, как белые ночи; тем более, что наблюдать и фотографировать процесс принято как раз в самые светлые месяцы. Традиционно периодом петербургских белых ночей считается промежуток между 11 июня и 2 июля, в «расширенной трактовке» — с конца мая по середину июля. При том, что настоящих, в астрономическом понимании, белых ночей (верней, т.н. «гражданских сумерек», с которым ассоциируют поэтический, использованный Достоевским образ) в Питере не бывает вообще. «Гражданские сумерки» — это когда солнце опускается за горизонт максимум на 6 градусов. Петербург расположен примерно на 70 км южнее линии, к северу от которой наблюдается данное явление. Да и все, кто бывал в городе в это время, могли убедиться: пушкинское «пишу, читаю без лампады» — явное художественное преувеличение.

Но разводка мостов через Неву светлыми летними ночами выглядит и впрямь впечатляюще: почти все банальное — верно. Вообще их разводят с апреля по ноябрь, пока длится навигация на Неве, — и по графику, который легко найти в интернете (большинство — примерно с двух ночи до пяти утра). Правда, не все разводные мосты значатся сейчас в списке разводимых — последних на данный момент осталось 13. Некоторые — Сампсониевский, Кантемировский, Гренадерский (все они — через Большую Невку) — разводят очень редко. Но большие и знаменитые, что над Невой — Литейный, Троицкий, Дворцовый, Благовещенский — исправно работают натурой для фотографов и декорацией для романтических прогулок.

Сами питерцы, правда, в отличие от туристов, аттракциону не слишком радуются: пока мосты разведены, с одного берега Невы на другой не попасть. Только половозрелая молодежь десятилетиями оправдывала этим перед родителями свое ночное отсутствие: мол, мосты уже развели, домой было никак не добраться.

В середине нулевых личную жизнь молодым питерцам несколько подпортили строители нового Большого Обуховского (он же Вантовый) моста: городской рекордсмен по величине пролета (382 м), он еще и настолько высок (30 м), что большие суда спокойно проходят под мостом, не нуждающемся в разводке. Вот только расположен он так далеко от центра — на самой юго-восточной границе города, — что пока будешь давать кругаля, центральные мосты уже сведут.

Пока одни просто любуются зрелищем, другие стремятся его творчески дополнить. Белой июньской ночью 2010-го провокаторы из арт-группы «Война» нарисовали на проезжей части Литейного моста мужской детородный орган размером 65 метров на 32. Когда мост развели и пролет встал дыбом, изображение оказалось аккурат напротив легендарного Большого дома — здания ОГПУ-НКВД-КГБ-ФСБ на Литейном проспекте. Одного из девяти рисовальщиков Леонида Николаева собирались было осудить за вандализм, но потом — на следующий год — вручили (всей «Войне») за данную акцию с непечатным названием государственную (!) премию «Инновация» в номинации «Произведение визуального искусства». Дивным все-таки временем было президентство Дмитрия Медведева — еще год спустя и уже при другом главе государства соосновательнице «Войны» Надежде Толоконниковой и ее коллеге по группе Pussy Riot Марии Алехиной влепят легендарную «двушечку» за несостоявшееся выступление.

«Поцелуй» без любви

Питерским мостам вообще не чужда скандальная политическая слава.

В 2015-м через Дудергофский канал на юго-западе города перекинули ничем не примечательный мост, удлинив проспект Героев. Но год спустя губернатор Полтавченко своим указом присвоил постройке имя покойного президента Чечни Ахмата Кадырова. К Петербургу Кадыров-старший никакого отношения не имел и вообще в Первую чеченскую воевал на стороне мятежников, так что многие питерцы восприняли решение без понимания. Именитые горожане, включая Олега Басилашвили и Александра Сокурова, публично выступали против, недовольные собирались на митинги и собирали подписи в количестве почти 80 тысяч — но власть осталась непреклонна.

Кадыров — странноватое имя на карте города, где никак не отмечены Бродский, Довлатов, Товстоногов, но чуднЫми названиями мостов питерцев не удивишь. Чего стоит один только коротенький Поцелуев мост через Мойку возле Новой Голландии — пока изложишь все легенды по поводу этих самых поцелуев, успеешь дойти от него до Исаакия. Якобы в 18-м столетии, когда граница города проходила по Мойке, здесь целовали любимых уезжавшие из Питера. Якобы то же делали моряки, уходившие в казармы Гвардейского Флотского экипажа (тут же, на проспекте Римского-Корсакова и на канале Грибоедова). Якобы этим занимались арестанты, уводимые в Литовский замок — стоявший на пересечении Мойки и Крюкова канала и служивший тюрьмой с 1820-х до революции. (В феврале 1917-го матросы Флотского экипажа выпустили всех заключенных замка, а тюрьму сожгли; при советской власти обгоревший шедевр классицизма бестрепетно снесли.) Так вот, истине из всех версий соответствует, как водится, самая неромантическая. В конце 18-го века здесь, на углу набережной Мойки и нынешней улицы Глинки, стоял кабак под названием «Поцелуй», полученным в честь владельца, купца Никифора Поцелуева.

Если двинуться отсюда вдоль Мойки к Исаакиевскому собору (мимо Юсуповского дворца, где убили Распутина, мимо коробчатого ДК работников связи, в который в 1930-х превратили, зверски обкорнав, неоготическую Немецкую реформаторскую кирху), в глазах скоро зарябит: друг друга подряд сменят Зеленый, Красный и Синий мосты. В этих названиях, наоборот, секрета нет — в чем убедится любой, не страдающий дальтонизмом. Правда, Красный когда-то был и звался Белым. С Зеленым интересней: в 1760-х его переименовали в Полицейский (рядом находилось городское управление полиции), в 1918-м в пику прежнему названию — в Народный, и лишь в конце 1990-х, плюнув на идеологию, — снова в Зеленый. Что до Синего, то он — самый широкий в городе (некоторые питерские патриоты уверяют, что в мире): 97 метров. По сути, это часть Исаакиевской площади. Раньше был еще и Желтый мост (через ту же Мойку) — но с 1770-х он называется Храповицким в честь сенатора Александра Храповицкого, секретаря Екатерины II и владельца соседнего особняка. И красят мостик теперь в серый цвет.

Неофициальные названия городских мостов бывают не менее примечательны. На далекой юго-восточной окраине Питера, в месте, где под Софийской улицей проходит Ленсоветовская дорога, есть неказистый путепровод, вошедший в городскую мифологию недавно, но ярко. У безымянного путепровода существует даже свой аккаунт в «Твиттере» — верней, у сообщества «Мост глупости». В народе он известен еще под прозвищем «Газель» не проедет». Именно это гласит висящий на мосту большой, отлично видный водителям на Ленсоветовской баннер. Несмотря на величину букв — равно как на общегородскую (а теперь уже и всероссийскую) славу путепровода — «Газели» устремляются под него, словно мотыльки к свечке. С аналогичным результатом. В середине мая информагентства распространили очередное типовое сообщение: на тот момент мост-убийца пополнил свой список 149-м грузовиком, потерявшим из-за него голову, и интересовался в «Твиттере»: «Вы уже решили, что подарите мне на юбилей?»

Питерские чекины

По богатству городского фольклора и городской мифологии, по плотности легенд, баек, историй (правдивых и фантастических) на квадратный метр площади Петербург — безусловный российский чемпион и наверняка один из чемпионов мировых. Недостаток истории «юный град» компенсировал напряженным литературным и устным творчеством. Почти в одночасье возникший на малопригодном для строительства и жилья месте, он избывал комплекс собственной «ненастоящести», призрачности, сочинением мистических историй. Про ожившую конную статую, про привидение, срывающее шинели с генералов, про нос коллежского асессора, молящийся в Казанском соборе, про двойника титулярного советника Голядкина. Макабр, гротеск, абсурд, анекдот — главные жанры города Гоголя, Достоевского, символистов, ОБЭРИУтов, Довлатова, «митьков», Балабанова.

Будучи историческим и архитектурным парадоксом (блестящая столица, враз появившаяся на захолустном болоте; апофеоз умышленности и помпезности, каким-то чудом оказавшийся эталоном красоты и гармонии), Петербург все три столетия своего существования занимается саморефлексией, осмыслением себя. Этот город — интроверт и эгоист, сосредоточенный на собственной персоне. Что оборачивается немалой выгодой для заезжего гостя.

Какой прок и какой интерес нашему брату туристу в месте, о котором ничего не написано, о котором нечего сказать? А тут увековечено в классике, овеяно легендой, описано в байке, снабжено потешной, страшной, завиральной историей такое количество улиц, домов, дворов, углов, что исчерпать город невозможно ни за один туристический визит, ни за целую жизнь. Причем «читать» Петербург можно как текст любого жанра: торжественно-одического, мрачно-готического, элегического, юмористического, «чернушного». Есть Петербург открыточный и изнаночный, общеизвестный и потаенный — причем любой из них охотно открывает себя любознательному чужаку.

Привычность, банальность, стандартность классического туристического набора — Дворцовая площадь, Эрмитаж, Петропавловка, Кунсткамера, Медный всадник, Исаакий, Петергоф — здесь компенсируют разнообразием нетипичных маршрутов. Статьи, аудиогиды, экскурсионные предложения на многочисленных специализированных сайтах знакомят с Петербургом масонским и Петербургом блокадным, Петербургом заброшенных особняков и Петербургом исчезнувших каналов, перечисляют «места, где сбываются желания», и «места зловещих убийств». Зовут на экскурсии по дворикам, крышам, коммуналкам, кладбищам. Как многие сектанты, питерские патриоты весьма активны в стремлении обратить в свою веру постороннего — тебя.

Они расскажут, почему Ротонда на Гороховой (Дом Яковлева-Евментьева: Гороховая 57) — самое мистическое место Питера. Поведают легенду о грифонах, гнездившихся в «башне» во дворе аптеки Вильгельма Пеля (7-я линия Васильевского острова, дом 18). Объяснят происхождение выражения «лезть в бутылку» (на острове Новая Голландия была морская тюрьма, прозванная Бутылкой — сейчас это круглое здание, как и весь остров, долго пребывавший в запустении, превращено в модное общественное пространство: на первом этаже Бутылки рестораны, на втором магазины, на третьем — спортзалы). Просветят, что ж это за бассейн, давший свое название улице, на которой жил человек рассеянный (на месте нынешнего Некрасовского сквера был искусственный водоем — бассейн — замыкавший самый длинный в городе 23-километровый Лиговский канал, что доставлял воду из реки Лига к фонтанам Летнего сада; потом канал засыпали и проложили на его месте Лиговский проспект).

Завороженность Питера собственным прошлым намекает: город смирился с тем, что лучшие его времена — позади. При том, что это по-прежнему, как и во времена его высшего расцвета, перед Первой мировой войной, — третий по величине мегаполис Европы. Тогда с двумя с небольшим миллионами Петербург уступал лишь Лондону и Парижу, теперь, с 5-ю с лишним миллионами — Москве и Лондону (наполовину азиатский Стамбул — не в счет). Здесь — самый высокий в Европе и России небоскреб: «Лахта-центр», потомок скандального «Охта-центра», так и не сумевшего, к облегчению всей питерской интеллигенции, утвердиться напротив Смольного и выселенный на берег Финского залива. «Лахта-центр» еще достраивают, но проектной высоты в 462 метра он достиг в январе этого года.

Петербург — огромный, интенсивно живущий город. И все-таки — безнадежно второй. Но то, что для него самого — повод для рефлексии и комплексов, для нас, заезжих чужаков — источник сплошных положительных эмоций. Бог весть, суждено ли Питеру когда-нибудь обратно поменять человечность на столичность — но если да, надеюсь, это произойдет за пределами моей жизни.