Наука в Латвии была и будет космополитичной

«Наука в Латвии была и, я думаю, будет космополитичной. Minox изобрел еврей Вальтер Запп, – напомнил он. – В латвийские времена его никто не знал. В Риге был фабрикант строительных материалов Макс Браун-Волгаус. Кто знает эту фамилию? Я ее недавно прочел в Baltische Briefe. Он изобрел легкий отделочный материал в 1937 году. Но не смог ввести. В Латвии он был впервые применен в 1942 году, во время немецкой оккупации. Потом изобретатель уехал в Германию, и, вспоминая Ригу, дал этому материалу название – ригипс. Очень долго мы не популяризовали Цандера и исслдедования космоса. Интернациональный момент науки нам надо учитывать. Но из-за узости взглядов мы это мало делаем».

Страдиньш убежден, что всех этих людей, которых судьба забросила за границу, следует считать латвийскими учеными.

«Единственный лауреат Нобелевской премии из Риги – Вильгельм Оствальд, который был недоброжелателен к латышам, и его ученик, химик Пауль Валден, который был латышского происхождения, но никогда этого не принимал (хотя и не отрицал) – это наши великие ученые, – настаивает академик. – Марк Ротко стал популярнее Пурвитиса. Исайя Берлин в мире популярнее Райниса. Грамматику латышского языка Энджелина оцифровал русский ученый Андронов. Это тоже инвестиции в латвийскую науку».

Нам не хватает кислорода

По словам Страдиньша пренебрежительное отношение к науке сложилось в Латвии не сразу с момента возрождения независимости.

«Я скажу, что правительство Валдиса Биркавса еще было благожелательно к науке и пыталось создать местное производство, – говорит он. – Конечно, каждое правительство было хорошим для той научной отрасли, которая давала какую-либо реальную ощутимую выгоду. Но для фундаментальной науки – нет. Начиная с правительства Мариса Гайлиса (а больше – с правительства Андриса Шкеле), действовал принцип: мы вам можем дать миллион, но в конце года потребуем, чтобы вы нам вернули хотя бы миллион. Это недалекое мышление, и оно достаточно характерно для латвийской элиты. Но и наши предприниматели в значительной мере не готовы принимать достижения науки. Это одна из проблем Латвии».

При таком отношении трудно рассчитывать, что в науку пойдут молодые люди.

«Те, кто нашего возраста, работают. Но нет настоящего продолжения. Нет молодых людей, – сетует академик. – Нет диссертаций по истории науки. Я сравниваю историю науки с днем поминовения усопших, который чтят латыши. История науки – это своего рода некрофилия. Возможно, именно поэтому она особенно проявляется, когда общество стареет.

Но где нет традиций, там обычно не возникает ничего значимого. От нас и только от нас зависит, останется ли в Латвии живая наука, будут ли в 21-м веке и тут происходить важные для науки события и будут ли традиции действовать на благо будущего.

Нам не хватает кислорода. Не только в плане финансирования или общественного резонанса. Стилистика современной жизни, серость, мелочность, нехватка широких масштабов и взглядов, борьба за выживание, конформизм и трусость, напряжение и ссоры не способствуют и развитию науки».